Шпенглер: Современность И Политика

Политика с самого начала была движущей пружиной теоретических построений немецкого философа. “Подлинная тема всех исследований Шпенглера, предмет его жгучего внимания, объект его темпераментных и страстных размышлений — не история и не прошлое, но настоящее, наша современность”.

У истоков создания “Заката Европы” (сочинение первоначально вызревало в уме автора как очерк о проблемах современной политики западных стран) был Агадирский кризис 1911 г. — выражение стремления к переделу, предвестник мировой войны. Шпенглер в эти годы видит два явления, которые должны были открыть эпоху мировой экспансии, “войн гигантов”, диктатуры: это империализм (мировая война) и начало социальных революций (революция 1905г. в России). По признанию Шпенглера, под впечатлением происходящего быстро созревала его идея мировой истории. Случайным поводом послужила попавшаяся ему у букиниста книга ныне забытого автора “История гибели античного мира”, вызвав в воображении Шпенглера абсолютную аналогию между распадающейся империей и движущейся навстречу своей гибели Европой и обусловив его глубокий скепсис в отношении исторических событий. Задачей его стало — доказать “повторяемость” судеб исторических культур и неизбежность гибели Западной Европы, через последний “взлет” на стадии жестко организованной, бюрократической, технически организованной цивилизации. Для него все происходящее было полным подобием эллинизма как стадии хаотического смешения, распада, перерождения чистых элементов культуры греческого мира. Как ему казалось, история предопределила Западу еще раз пройти путь, аналогичный пути от эллинского мира, чувственного, гармоничного, к жесткому практицизму римского духа. В подобном переходе, на современном витке, должна сказаться историческая миссия Германии: через диктатуру, авторитет сильной власти — к новому объединению цивилизационной эпохи на основе мощной организации и техники.

Складывается и политический идеал Шпенглера; идея “империализма” во главе с могущественной Германией, установление социализма прусского образца, подразумевающее подчинение единичного благу целого, авторитарный порядок; сила и военная мощь Германии. Эти идеи Шпенглера, получившие самое развернутое воплощение в работе “Пруссачество и социализм”4, относились к числу тех, которые в 30-е годы были взяты на вооружение нацистами. Они уверовали в соответствие взглядов Шпенглера собственной идеологии. Между тем Шпенглер оставался в душе умозрительным систематизатором и метафизиком: “империализму” он отводил место, строго определенное его концепцией современной цивилизации, симметричное всем неизбежно возвращающимся эпохам цивилизационных экспансий и упадка. Вскоре это вызвало разочарование нацистов, тем более что в 1933 г. Шпенглер отклонил предложение национал-социалистов о сотрудничестве. Насмешки над “тевтонскими” устремлениями нацистов и над политикой антисемитизма, резкие высказывания в адрес Гитлера повлекли за собой опалу и запрещение упоминать имя философа в политической печати.

В то же время политическая позиция Шпенглера, апокалиптические ожидания — все это, безусловно, означало фаталистическое принятие “цивилизации” со всем губительным, что она, по убеждению Шпенглера, несла с собой. По выходе “Заката Европы” одним из самых непримиримых его критиков стал Т. Манн, который, обвинил Шпенглера в апологии милитаризма в разгар кровопролития. Для Т. Манна сама идея “заката” культуры, шпенглеровское отрицание жизнеспособности европейского гуманизма, были неприемлемыми, пораженческими: философ стал в его глазах “дезертиром” и “перебежчиком”, ибо скорбя о культуре и будучи человеком мира культуры, пытался снискать себе признание со стороны утверждающей себя цивилизации, враждебной его духу.

Надо отметить, что в отличие от подобного угла зрения оценка труда Шпенглера в России в 20-е годы была мало политизированной. Это бросается в глаза при ознакомлении со сборником статей “Освальд Шпенглер и Закат Европы”, выпущенным ведущими представителями русской религиозной мысли: Н.А. Бердяевым, Ф.А. Степу ном, С.Л. Франком, Я.М. Букшпаном (1922). Не только политика, но и методология Шпенглера мало занимают авторов сборника. Уникальным в сочинении Шпенглера им кажется более глубокое, чем до сих пор, осознание философом внутренней трагедии современного общества, выражение этой трагедии на подлинном языке уходящей в прошлое культуры. По страстному убеждению авторов книги, это обретение самосознания на самом краю нравственной пропасти способно обернуться спасением. Причины интереса российских философов к книге Шпенглера многообразны.

Шпенглер был глубоко убежден — и это составляло резкий контраст с его пессимизмом в отношении западной культуры, — что за Россией будущее. И если для Германии кульминация ее истории позади, то русская культура, силы которой еще глубоко скрыты, начнет жизнь совершенно новую. Мысль о России, как и большинство своих важнейших идей, Шпенглер вынашивал еще со времени учебы в университете. Он любил русскую литературу, изучал русский язык, мог (как отмечает его биограф А. Коктанек) читать в подлиннике Л. Толстого, Ф. Достоевского; в последнем он видел глубочайшего выразителя русской души. Не петровский Петербург, а “азиатская” Москва, с подспудно дремлющими в ней силами — вот будущая культура, девятая в обозримой истории; Шпенглер называет ее русско-сибирской культурой.